Уже решившись отравить Моцарта, завистник Сальери вдруг да выслушивает в особой комнате в трактире «Золотого льва» признание праздного гуляки в необъяснимом страхе, в тревоге, в чём-то странном и смутном, как не до конца памятный ночной кошмар.
Вы никогда не задумывались, отчего Сальери, выжженный дотла любовью к музыке, — невзаимной, увы, — берётся успокаивать Моцарта?.. ведь не для того же, чтобы жертва не дёргалась, правда? Есть здесь что-то настолько парадоксальное и вместе с тем безусловное, что бывает ещё только у Шекспира.

Синьор Антонио с ядом наготове отчего-то тянет с ласковым смешком взрослого, говорящего с напуганным ребёнком (все знают, но освежу):

И, полно! что за страх ребячий?
Рассей пустую думу. Бомарше
Говаривал мне: «Слушай, брат Сальери,
Как мысли чёрные к тебе придут,
Откупори шампанского бутылку
Иль перечти «Женитьбу Фигаро».

Читать далее →

Роман Ивлина Во, в русском переводе называющийся «Мерзкая плоть», в оригинале, как известно, носит заглавие «Vile Bodies», которое возводят к латинскому Fiat experimentum in corpore vili — Да будет опыт произведён на ничтожном теле (имеется в виду труп или подопытное животное). Это традиционный медицинский девиз, расхожая фраза, в английской литературе встречается часто.

У Босуэлла в «Жизни доктора Джонсона», например:
He was much pleased with the following repartee. ‘Fiat experimentum in corpore vili’, said a physician to his colleague in speaking of a poor man that understood Latin and who was brought into an hospital. ‘Corpus non tarn vile est’, says the patient, ‘pro quo Christus ipse non dedignatus est mori’. — Ему очень пришлась по нраву следующая острота. «Fiat experimentum in corpore vili», — сказал врач коллеге, обсуждая с ним понимавшего латынь бедняка, которого привезли в больницу. «Corpus non tarn vile est, — говорит пациент, — pro quo Christus ipse non dedignatus est mori (Не такое уж ничтожное это тело, раз сам Христос не счёл зазорным за него умереть)».

У Де Куинси в «Признаниях»:
Fiat experimentum in corpore vili is a just rule where there is any reasonable presumption of benefit to arise on a large scale. What the benefit may be will admit of a doubt, but there can be none as to the value of the body; for a more worthless body than his own the author is free to confess cannot be. — Fiat experimentum in corpore vili — в справедливости этого правила содержится предельная попытка хоть как-нибудь разумно обосновать выгоду такого положения; признаем всё же
сию выгоду сомнительной и ценности телу не прибавляющей, автор волен признать — более никчемного тела, нежели его собственное, быть не может (пер. С. Панова и Н. Шептулина).

У Кэррола, наконец, в «Сильви и Бруно»:
`Well, it’ll be a kind of experiment,’ he said. `Fiat experimentum in corpore vili!’ he added, with a graceful bow of mock politeness towards the unfortunate victim. — «Что ж, это будет некий эксперимент, — сказал он и добавил. — Fiat experimentum in corpore vili! — с изящным поклоном издевательской вежливости в сторону несчастной жертвы.

То есть, всё бы хорошо, но vile body — прямая цитата из Послания к филиппийцам апостола Павла в Библии короля Иакова: «Who shall change our vile body, that it may be fashioned like unto his glorious body» (3:21).

И вот тут начинается всегдашняя печаль, потому что в синодальном переводе опереться, как водится, не на что: «Который уничиженное тело наше преобразит так, что оно будет сообразно славному телу Его». Не называть же роман «Уничиженные тела», тем более, что не о том он.

Но есть же ещё церковно-славянский текст. И там искомое звучит так: «Иже преобразит тело смирения нашего, яко быти сему сообразну телу славы его».
Существуют неканонические варианты переводов, где тело «жалкое» или «слабое», но как замечательно, пусть и неточно, звучит — «Тела смирения нашего»!
Почти Шекспир.

Когда-нибудь я наберусь ума, отваги, не знаю, чего ещё — и напишу про то, как и почему по оформлении концепции детства как отдельного ценного состояния человека ссылаются в детскую вполне взрослые книги прошлых эпох… впрочем, если кто из коллег соберётся раньше, буду только рада, не такой уж я учёный. Забавно то, что костяшки домино продолжают падать, стоит уронить первую: молодеет не только читатель, но и персонажи. Символически, конечно, молодеют, переходят в другой статус.

Вот, например, Шерлок наш Холмс.
Читать далее →

Шахматы и карточные масти суть страшнейший кошмар переводчика, об этом я говорила много раз. Потому что конь это knight, рыцарь; слон — bishop, епископ; а ладья вообще rook, грач, замком, castle или башней, tower её называют только любители, как у нас ферзя «королевой»… вот только rook она не потому что грач, а потому что «рух», персидская «колесница», которая у итальянцев превратилась в rocca, крепость, и в таком виде разошлась по Европе. Но не успеешь поседеть от шахмат, тебя настигнут карты, и вот тут ты облысеешь, поскольку червы у них hearts, сердца; крести/трефы clubs, дубинки; пики, ладно, пики и есть, spades; а бубны вообще бриллианты, diamonds. И Queen of Hearts (как сентиментально называли покойную принцессу Диану) превращается в макабрическую Даму Червей, а King of Clubs, дежурное прозвище любого тусовщика, в Трефового Короля.

Промокнём вспотевшую лысину, разберёмся.
Читать далее →