В пятой сцене четвертого действия, в бреду, Офелия, уходя со сцены, произносит очень простое, совсем простое, душераздирающее:

I hope all will be well. We must be patient; but I cannot choose but weep to think they would lay him i’ th’ cold ground. My brother shall know of it; and so I thank you for your good counsel. Come, my coach! Good night, ladies. Good night, sweet ladies. Good night, good night.

Казалось бы, куда проще. Но вот эта простота чистой линии в переводе часто теряется и размазывается.

Михаил Вронченко в первом полном переводе «Гамлета» с английского, в 1828 году, передал слова Офелии так:

О, я надеюсь, все будет хорошо; надобно только иметь терпене; но как же мне не плакать, думая, что они положили его в сырую землю! Брат мой должен узнать это, и я благодарю вас за добрый совет ваш. Ей, велите подать мою карету! Добра ночь, прекрасные госпожи! Добра ночь, добра ночь!

В 1837 году выходит перевод Николая Полевого, самый популярный в XIX веке, самый ставимый. Офелия там говорит вот что:

Все это будет ладно, поверьте — только потерпите… А все мне хочется плакать, как подумаю, что его зарыли в холодную землю! Брат все это узнает, а вас благодарю за совет. Скорее карету! Доброй ночи, моя милая, доброй ночи!..

Читать далее →

Сравнение переводов — это всегда чем дальше в лес, тем и верёвочку давай, пригодится, и чем больше переводят, тем больше на заборе написано про дрова, а за забором сплошь уникальные переводческие решения.

Дальше всего в лес у нас, у кормящихся Шекспиром, конечно, ушёл «Гамлет». Плох тот актёр, который Гамлета не мечтает сыграть, хуже него режиссёр, который не мечтает его поставить, а уж переводчик, не стремящийся — наконец-то! — познакомить русского читателя с подлинным творением Шекспира, о котором, разумеется, все предшествующие переложения не дают полного представления, считай, профнепригоден.

Подборку пары дюжин быть-или-не-быть вы без труда найдёте в сети, я сегодня возьму что попроще, но с той же полочки, из первой сцены третьего действия, как раз после звёздного монолога. Там, напомню, Офелия, о нимфа, подученная королём и папенькой, выходит и желает немедленно забыть всё то, что принц говорил, и вернуть ему всё, что он подарил, буквально. Да не дарил я ничего!.. вскидывается Гамлет, а Офелия ему такая:

My honour’d lord, you know right well you did,
And with them words of so sweet breath compos’d
As made the things more rich. Their perfume lost,
Take these again; for to the noble mind
Rich gifts wax poor when givers prove unkind.
There, my lord.

Читать далее →

В первой сцене второго акта «Юлия Цезаря», когда Кассий на встрече заговорщиков высказывает опасение, что Цезарь из-за дурных предзнаменований может не пойти в сенат, Деций Брут его успокаивает, обещая Цезаря уговорить.

В первом переводе трагедии на русский, в 1786 году, Карамзин перелагает слова Деция прозой:

Это всё ничего не значит; хотя бы он и не захотел идти в Капитолию, однако я могу легко опять преклонить его к сему: ибо он с удовольствием слушает, что единороги могут быть пойманы древами, медведи зеркалами, слоны ямами, львы сетями, а люди льстецами.

«Капитолия» прекрасна, конечно, но не о ней сейчас.

Читать далее →

В третьей сцене второго действия «Двенадцатой ночи» подгулявшие сэры Тоби и Эндрю требуют у шута Фесте песню.

В переводе Кронеберга (1841 год) разговор между ними выглядит так:
Шут: Что ж вам спеть? Любовную песенку или нравоучительную и чинную?
Сэр Тоби: Любовную! Любовную!
Сэр Эндрю: Да, что мне нравоучения!

У Кетчера, в 1873 году — Фесте там, к слову, называется «Кловн», то бишь, Clown, прелесть что такое:
КЛОВ. Хотите любовную, или назидательную?
С. ТОБ. Любовную, любовную.
С. АНД. Да, да; не надо мне ничего назидательного.

В переводе Каншина, в 1893 году, читаем следующее:
Шут. Какую же вам спеть песню — любовную или нравственную?
Сэр Тоби. Любовную! конечно, любовную!
Сэр Эндрю. Да, разумеется. Я небольшой охотник до нравственности.

Читать далее →

На пороге дома Капулетти, в четвёртой сцене первого действия, Меркуцио надевает маску со словами:
A visor for a visor! what care I
What curious eye doth quote deformities?
Here are the beetle brows shall blush for me.

В переводе Аполлона Григорьева (1864) это звучит так:
На харю — харя! Смело выдаю
Я безобразие своё теперь
Всем любопытным взорам; на съеденье.
Пусть за меня краснеет эта рожа!

Читать далее →

Во второй сцене третьего действия «Как вам это понравится» Розалинда, сняв с очередного дерева очередной сонет Орландо в свою честь, в самом ставимом на нашей сцене и действительно прекрасном переводе, сделанном Вильгельмом Левиком в 1977 году, говорит:

Меня не воспевали так со времени Пифагора, когда моя душа обитала в теле ирландской крысы. Но это было так давно, что я уже всё позабыла.

В переводе Вейнберга (1867) эта фраза звучит следующим образом:
Меня не воспевали так сильно со времени Пифагора, когда я была ирландскою мышью; а ведь это было так давно, что я едва помню.

Читать далее →

В первой части «Генриха IV», в третьей сцене второго действия, Генри Перси по прозвищу Хотспер — Кетчер прозвище переводит, у него Перси-младший зовётся Генри Горячка, и не просто так — доводит жену свою, леди Кэтрин, до белого каления, отказываясь отвечать на вопросы. Пара они достойная, поэтому дама срывается по-шекспировски, с размахом.

В уже упомянутом переводе Кетчера (1862) это звучит так:
Ты сумасбродная обезьяна! И ласка не так причудлива, как ты.

У Каншина (1893) вместо ласки появляется, извольте, лúсица:
О, голова безумная мартышки,
У лисицы причуд едва ли столько,
Как у тебя…

Читать далее →

В конце четвёртой сцены третьего действия «Короля Лира» Эдгар, который в этой части трагедии прикидывается безумным Бедным Томом, — хотя у Шекспира с этим «прикидывается» сложно, прикидываться-то они прикидываются, но уж больно граница зыбка, — ни к селу ни к городу напевает обрывок, судя по всему, какой-то старой баллады:
Child Rowland to the dark tower came;
His word was still
Fie, foh, and fum!
I smell the blood of a British man.

В наших переводах тут, как всегда, великое разнообразие.
Дружинин в 1856 году выбрасывает и Роланда, и тёмную башню, у него Эдгар просто восклицает, как Баба Яга:
Фу-фу-фу! Пахнет британской кровью.

Юрьев в 1882 переводит почти калькой — оцените это «Раулэнд»! — и снабжает фрагмент примечанием:
Лишь к сумрачной башне подъехал Раулэнд,
Как слово замолкло его: фи, фо, фум!
Здесь, чувствую, пахнет британскою кровью!
(По замечанию Райтсона, эти три стиха, не срифмованные в подлиннике, взяты из двух старинных баллад. Первый стих взят из перевода испанской баллады, а два последние из старинной английской баллады: «Jack and the Giants»).

Запоминайте этих великанов, мы к ним ещё вернёмся.
Читать далее →