На пороге дома Капулетти, в четвёртой сцене первого действия, Меркуцио надевает маску со словами:
A visor for a visor! what care I
What curious eye doth quote deformities?
Here are the beetle brows shall blush for me.

В переводе Аполлона Григорьева (1864) это звучит так:
На харю — харя! Смело выдаю
Я безобразие своё теперь
Всем любопытным взорам; на съеденье.
Пусть за меня краснеет эта рожа!

В прозаическом переводе Кетчера (1866) так:
Маску на маску! — не беда теперь, если какой-нибудь любопытный глаз и подметит безобразие — краснеть за меня этой прикрышке.

У Каншина, ещё в одном прозаическом переводе, 1893 года, так:
Если чей-нибудь любопытный взгляд заподозрит моё безобразие, мне, с этим лицом на лице, такое любопытство не страшно; не мне самому придётся краснеть за своё безобразие, а только моим густым бровям.

Вопрос, могут ли покраснеть брови, мы сейчас рассматривать не станем.

Соколовский в 1894 году предлагает такой вариант:
Закрою рожу рожей я! Пускай
Смеётся, кто желает, над моей
Наружностью! Надел я медный лоб —
Пусть за меня краснеет он и плачет.

У Михаловского в 1899 году слова Меркуцио переведены следующим образом:
На маску — маску. Вот так образина!
Пусть надо мной смеются, — мне-то что?
Пусть за меня краснеет этой хари
Нависший лоб.

Дальше ХХ век.
Радлова в 1934 году переводит так:
На маске — маска. Что за дело мне,
Что строгий взор сочтёт меня уродом?
Пусть за меня поддельный лоб краснеет.

Щепкина-Куперник, академический наш канон, в 1941 году:
Личина — на личину. Ну, теперь,
Коль строгий взор во мне изъян заметит,
Пусть за меня краснеет эта харя.

Пастернак в 1942 году:
Ну, вот и всё, и на лице личина.
Теперь пусть мне что знают говорят:
Я ряженый, пусть маска и краснеет.

И, наконец, Сорока в издании 1991 года:
Под образ дайте спрятать образину.
Пускай краснеет маска за меня
Румяная, с нависшими бровями.

Visor — это, конечно, не харя, не рожа и не образ. Это маска, личина, а также забрало, козырёк, защитный щиток, т.е. то, что прикрывает. По Меркуцио то, что он прячет под маску, то бишь, настоящее его лицо — такое же прикрытие. Парадокс в излюбленном поздним Ренессансом ключе: лицо скрывает подлинные чувства, речь — подлинные мысли, нет ничего, что было бы тем, чем предстаёт на первый взгляд.
Но если тут переводчики в основном следуют Шекспиру, — маска на маску, личина на личину, — то с бровями и лбом чаще уходят куда-то в сторону.

Перво-наперво, что за beetle brows?
Beetle browes в кварто 1599 года, — в кварто 1597 года эту реплику вообще потеряли, пиратское издание, чего вы хотите — beetle-browes в Великом фолио 1623 года; как бы ни хотелось увидеть на Меркуцио брови жучиные, beetle здесь — колотушка, кувалда, то бишь, брови сильно выступают, валиком нависают.
Некоторые комментаторы считают, что речь о верхней части маски, своего рода шутовского колпака, рога которого загнуты вперёд. Тоже вариант, но с чего бы шуту краснеть? Речь скорее о том, что у маски Меркуцио застывшее гротескное выражение, сильно нахмуренные брови и лоб, собранный в мясистые складки. Всё это означает в традиции ренессансной физиогномики гнев, яростную гордость и вообще темперамент холерический. Совсем не от стыда за уродство должна краснеть маска — от ярости.

Надевая маску вспыльчивого гордеца, Меркуцио предоставляет ей гневаться и наливаться кровью при обидных словах. А сам — не будет. Наш любимый острослов и остроумец не только прячет какого-то неведомого, подлинного себя за публичным лицом, как все и всегда, он отказывается пускать глубже карнавальной личины всё, что может задеть, разгневать и помутить разум.

Меркуцио контролирует всё, себя первого.
Вот только за Ромео, выбившимся от любви из привычного строя, не уследил.